Том 7. Дневники - Страница 114

114

Любовь их нас баюкает; свой нрав
Мы проявляем, страсть наружу рвется,
И всех больнее раним мы того,
Кого на деле всех нежнее любим.

Слова Тассо:

Луна, что ночью радует тебя,
Сиянием своим чаруя взор
И сердце, — днем она по небосклону
Невзрачным, бледным облачком плывет.

(2257–2260)

Тассо об Антонио:

Противно это умничанье, это
Желанье вечно поучать других.
Не разузнав, что слушатель, быть может,
И без того идет путем добра,
Толкует он о том, что сам ты знаешь
Не хуже; а когда ты говоришь,
Не слушает, тебя не замечает.

(2289–2295)

Слова Тассо:

И к чему;
Всегда быть справедливым?
Разрушать Свое же «я»?
Всегда ли справедливы
К нам ближние?
Нет, несомненно, нет!
Потребна людям в круге тесной жизни
И ненависть, не меньше чем любовь.
Иль ночь нужна не так же, как и день?
И сон не так, как бдение?

(2342–2349)

Тассо (к Антонио):

Давно тиранство дружбы знаю я,
И, кажется, оно невыносимей
Всех остальных тиранств. Ведь ты себя
Считаешь правым только потому,
Что думаешь иначе. Признаю:
Ты мне добра желаешь; но не требуй,
Чтобы к добру; я шел твоим путем.

(2681–2687)

* * *

В театре — может быть, и я уйду наконец. Лаврентьева обходят. «Синяя птица» — второй удар по театру (после Юрьева).

После премьеры «Синей птицы» — к Монахову (его 25-летний юбилей). Мало водки… скука.

9 января

Приехала Муся Менделеева.

Часов в 5–6 придет Чуковский. Конечно, оказалось, что заболел.

Звонил г. Белопольский, предлагая мне по поручению г. Ионова продать III том государственному издательству. Я сказал, что хочу, чтобы книга вышла в «Алконосте».

Я напрасно ходил регистрироваться на Измайловский проспект.

Е. Ф. Книпович — Чуковский были.

У Павлович вечером (в Доме искусств). Ей «Петербург» и «Двенадцать».

В. Городецкий, химик, спирт, Маруся.

Театр: по-видимому, Гришина, как опытного антрепренера, тянет к второму сорту, в чем его поддерживает отдел. Лаврентьев обижен («Синяя птица» без «управления», деньги, самолюбие). Я сказал ему, что если он уйдет, уйду и я. Мы с Щуко убеждаем его в ущербе от ухода Юрьева. Постановка «Синей птицы» — гальванизация трупа с негордыми средствами — неразрывно связана с тем, как выпирали Юрьева. Андреева брызжет слюной от злости при его имени. Отвратительно было поведение Монахова на общем собрании, когда был приглашен дать объяснения Юрьев. Еще один удар после этих двух болезненных (уход Юрьева и «Синяя птица») — и Большой драматический театр потеряет благородное лицо, превратится в грязную лавку.

11 января

Моховая: «Седое утро» — Грушко. Мое возражение от Волынского. «За гранью прошлых дней» — В. П. Измалковой. Сдать «Тассо».

Ночью зовут на маскарад (Миллионная, 29) — школа ритма Ауэр. — Скучно, мы <с> М. Неслуховской, Н. Павлович и Рождественским. Протарабанила меня m-lle Тарабани.

12 января

Муся уехала — замуж выходить. Она была очень хорошая.

13 января

Утром Алянский сообщил о подлости, которую чинит мне г. Ионов, — лучше не вспоминать: так тяжело и тоскливо в этот день.

14 января

Новый 1921-й год. На Моховую я не ходил.

Н. А. Павлович (Пяст хочет со мной помириться; ей о поэме — все-таки не действует. — Стихи на Новый год и подарок мне от М. Неслуховской — Вергилий).

14 января

Л. Урванцов. «Человек, который смеется» (по роману В. Гюго) в 5-ти действиях и 7-ми картинах хорошо сделанная мелодрама, конец несколько скомкан и наивен. Есть погромные, по нашему времени, ноты (против «господ», хотя и английских, XVII века). В Большом драматическом театре не пойдет, что уже решили.

15 января

Заседание в Доме литераторов (ибо я избран в «члены комитета»): продовольствие, Кривенко, Кони, Султанова, Карпов, Котляревский, санатория в Лесном и т. д. Оттуда — к Алянскому (заявление об Ионовской пакости и письмо Луначарскому). Оттуда — в театр: Лаврентьев еще никаких разговоров не имел думает и пьет; о замечательной речи Ленина на съезде профессиональных союзов.

Вечером в театре. Отвратительная «Синяя птица», которую хвалят «Известия» и «Жизнь искусства». Холст Бережного, Нина и т. п.

17 января

Можно регистрироваться на Измайловском проспекте для получения «бессрочного отпуска». — Второй раз зря потерял утро.

Алянский передал мое заявление Ионову.

* * *

Утренние, до ужаса острые мысли, среди глубины отчаянья и гибели.

Научиться читать «Двенадцать». Стать поэтом-куплетистом. Можно деньги и ордера иметь всегда…

О Чапыгине — спасает наш язык («Гореславич»).

О Пушкине: в наше, газетное время. «Толпа вошла, толпа вломилась… и ты невольно устыдилась и тайн и жертв, доступных ей». Пушкин этого избежал, его хрустальный звук различит только кто умеет. Подражать ему нельзя; можно только «сбросить с корабля современности» («сверхбиржевка» футуристов, они же — «мировая революция»). И все вздор перед Пушкиным, который ошибался в пятистопном ямбе, прибавляя шестую стопу. Что, студия стихотворчества, как это тебе?

18 января

Утром в постели: мысли об окончании «Возмездия».

Моховая: Л. Рейснер — Рильке и пр. (Ларисы так и не было). Горькому — о стихах Ник. Колоколова. «Картины»: «Гореславич», драма А. Чапыгина. Чуковский и Жирмунский о Байроне. Я стригся и был у Весневского — сап<ожки> Л<юбы>.

114